Блог Вадима Фельдмана: Кошка и генерал
Лица немецкой литературы. Нино Харатишвили. Часть 1.
В 2018 году в Германии на премию Deutscher Buchpreis была номинирована Нина Харатишвили – писательница, рожденная в Тбилиси и взрослевшая между двумя культурами: грузинской и немецкой (безусловно, что влияние русской культуры на Грузию огромно, так что можно говорить и о трех менталитетах).
Ее роман «Die Katze und der General» произвел на местную публику хорошее впечатление. Разберемся, почему немцам понравилась сага, сделанная по канонам классической русской литературы, и почему роман, став известным, вряд ли станет великим.
Интервью у меня любезно согласилась взять Maya Miller (Фэйсбук).
Осторожно, в тексте есть спойлеры!
– Вадим, Вы прочитали роман на немецком языке?
– Насколько я знаю, русской версии романа еще не существует, может быть к лучшему. Если у книги хороший потенциал для покорения немецкой публики, то вряд ли восторг получилось бы перенести на российскую почву, там читатель более подкован и достаточно легко отличит оригинал от подделки.
– Это Вы про Лермонтова и Толстого, которые тоже переносили свои действия на Кавказ?
– Да, самое забавное, что Печорин упоминается в книге один из третьестепенных героев получает такое прозвище. Но дело не только в попытке возродить культ “ненужного человека” в отдельно взятом немецком дискурсе, а в том, что этот культ модифицируется за счет креативного подлога.
– Подлога?
– Хрестоматийные “ненужные люди” довольно спорный термин. Мне кажется, что его обсуждение можно вести разве что на уровне провинциальной школы. «Интеллигенты на ножках», возможно, не нужны писателю, и даже Тургенев не смог превратить Базарова в Невзорова. Но они точно нужны социуму.
“Ненужные люди” – чистейшей воды проблема самоориентации в обществе, но не итог давления. Вы помните, что Обломов лежит, а вокруг него суетятся самые различные чем-то занятые, какие-то проекты выдумывающие товарищи. Их много, а Обломов один.
Не может феномен единичности быть спроецирован на поколение. Мы это знаем по формулировке “Гитлер строил автобаны” или “в СССР тоже было не все плохо”. Да, строил. Да,было не все плохо. Но это сингулярность, которая системы никак не то что не отражает, но и не описывает. За автобаны и превосходное сгущеное молоко приходилось проливать кровь там, где другим это доставалось даром.
Это относится и к Орлову (главный герой нашей книги, олигарх и мститель) со всеми его штампами и клише, мы наблюдаем единичную фигуру, но она настолько пуста и неинтересна, что даже почувствовать к нему жалость не всегда выходит. Онегин все-таки хоть денди был, хоть письма красивые писал, имел какие-то моральные принципы, Печорин – смел и решителен, Обломов “мог, если хотел”. Орлов и не смел, и не решителен, и не честен с самим собой, и не дворянин, а нормальный такой убийца в стиле судьи из «Десяти негритят». В целом, крайне невнятный персонаж.
Во-вторых, нельзя спорную “ненужность” заменить подвешенным положением мигранта. Мигрант – это особое состояние. В тебе нужд��ются, тебя позвали, тебя пригласили и от тебя чего-то ждут, но, уж Entschuldigung не постелили красный ковер. В определенном смысле К из «Замка» Кафки был ничем иным, как мигрантом. Его пригласили, маниловщину развели, но потом деньги кончились, а он держался так себе.
Почему? Потому что он не имел главного таланта мигранта – умения ждать. Он был в позиции Зайки (герой книги, несчастный заикающийся парень, преданный злодею Петрушову), а чувствовал себя Орловым.
Печорины с Онегиными осознавали себя хозяевами положения, они создавали правила игры, они входили в 2-3% населения, у которого был хоть какой-то выбор. И, в принципе, да, они не могли работать на прогресс, потому что на прогресс не мог работать даже Чичиков – лучший из них. Но это касалось только политической стороны жизни, и то с оговорками.
Наука, культура и спорт совершенно не возбранялись. И цензура при царе была гончаровская – печатали все что угодно, кроме горемыки Чернышевского, но тот не прошел цензуру, скорее, по качеству снов Веры Павловны. Гоголь получал от царя пенсию в Риме, да никто не бедствовал.
Проблема Печорина и Онегина в том, что они не нашли пути там, где он был. Возможно, потому что выбор был маленький. Тем не менее: никто не заставлял Женю катить в деревню, портить баб и расстреливать поэтов, а дорогу из желтого кирпича в России не проложили до сих пор.
Что же касается наших «кошек с генералами», то у них не просто был путь, у них был огромный выбор дорог на все стороны, под современные указатели под Берлином, и вот они, у которых не обнаружилось никаких проблем с выбором, ведут себя так, словно каждый их выдох, как минимум, расследование Навального.
Все истерят, все сходят с ума, в романе реально одни психи, ни одно действие не мотивировано толком, хотя попытки мотивации занимают две трети артефакта.
Поясним. Самое центральное событие – это убийство и изнасилование чеченской девушки. Изнасилование возникло как следствие неудачного допроса. Убийство, как следствие изнасилования: Орлов задушил девушку, чтобы спасти ее от дальнейшего унижения (очень спорный ход мыслей, но ладно, аффект). Но откуда взялся допрос? С чего Петрушову было ни с того ни с сего тащить девушку в пещеру? У нее был поклонник-сеператист и папа-сепаратист. Но это месяцами! не наводило русское командование на мысль о допросе, или даже слежке за Нурой, идея появилась только в тот момент, когда они увидели, как Нура продает яйца двум солдатам их роты. То есть, не продай сестра сепаратиста яйца, ходила бы и дальше спокойно по селу невинной. И это еще мы забыли про то, что у нее была сестра, которой можно было Нуру шантажировать и мать, которая, наверняка, знала об отце девушки больше ее самой. Но эти допросы и следственные действия не состоялись. Что до изнасилования, то оно возникло спонтанно, этого намерения в начале допроса не было.
Такой вот пример мотивации.
Подлог же состоит в том, что знакомство немецкой публики с русской литературой настолько скудно, что создать неплохой эрзац и заставить европейца в него поверить, пожалуй, не так сложно для профессионального писателя. Все это напоминает Мураками, который сумел внушить многим, что пишет о Японии, хотя на самом деле пишет о той Японии, о которой хотят читать европейцы, сами понимаете – дичь, хокку и неадекватность на каждом углу. Гоголь-моголь из Достоевского с Толстым неплохо срабатывает до сих пор.
– А что немецкого в книге?
– Три вещи: стиль, предрассудки и история миграции. Стиль самое простое, что можно описать. Современные авторы ФРГ хорошо умеют две вещи: саморефлексировать и использовать различные настройки, примочки, если угодно, ракурсы. Саморефлексия – закон, хороший тон, заданный Ремарком. Но у Ремарка копанием в собственном прошлом занимается, как правило, главный герой, а остальные просто пьют с ним водку. Да еще и вся человеческая жизнь рушится вместе с цивилизацией (из всех героев книги это произошло только с Орловым) У нашего автора все без исключения почти готовые психологи.
В плане стиля это проявляется примерно таким традиционным квадратом: «Я увидел солнце. Но не то солнце, которое светит в обычную погоду, а то, которое, как мне кажется, светило моим далеким предкам, без которого они не могли обходиться, а я могу»
Такой и подобные отрывки на каждом шагу, у каждого героя, у каждого воспоминания, и вскоре ты уже не можешь отделаться от ощущения, что читаешь не литературу, а письма из семейного архива, что архивности слишком много. Эта манера, кстати, была в зачатке у Джойса и Пруста, она шла от погружения читателя в героя, от попытки сделать вещь интерактивной. У немцев же она идет знаете откуда?
– Так сразу не скажу...
– Правильно, чтобы это знать, надо быть фолловером немецкой прессы. Публицистика, особенно репортажи о загранице. Они все начинаются с того, что какой-то мужчина с такой-то внешностью стоит, прислонившись к тому-то и думает о том-то, и его такая-то одежда пошитая тем-то нужна выглядит для того-то такой-то. И в публицистике это смотрится красиво: потому, что длится от силы час. А тут книга на 23 часа прослушки, на 500 страниц текста. Совсем другая история. Соединение литературы с публицистикой – большая беда. Впрочем, литературу все время куда-то несет, то в публицистику, то в философию. Ей не привыкать.
Продолжение следует....